Александр Катеруша
В тех направлениях изобразительного искусства, которые принято называть классическими и традиционными, есть набор общих принципов. Прежде всего, линия и цвет являются «строительным материалом» для изображения объекта. Они всегда находятся в подчиненном положении по отношению к более глобальной задаче: получить целостный образ. Поэтому линия и цвет не являются самодостаточными, в какой бы изобразительной культуре они ни оказались.
Линия и цвет никогда не дотягивают до целостного образа. Они – его составляющие. Образ всегда обладает свойством целостности. Его внешняя граница непременно замкнута на себя, будь то контур плоского изображения или поверхность трехмерной фигуры. Линия и цвет в пространстве не имеют статуса реальности, они – геометрические абстракции, а не объекты. Их можно воспринимать и мыслить только как составляющие реальных предметов.
Целостность контура настолько важна для восприятия, что используется в животном мире. Например, зебра своими полосами разрушает восприятие хищника, препятствуя его концентрации на целостной жертве.
Школа Гештальтпсихологии отводит целостному восприятию роль основы сенсорики. Дескать, человек чувствует вкус соли, а не смеси натрия и хлора. Объект воспринимается непосредственно как единый образ, а не «вычисляется» из «набора пикселей».
Можно даже предположить, что объекты оказывают на наблюдателя определенное «давление» своей целостностью. А это, в свою очередь, не оставляет линии и цвету вообще никаких шансов на самостоятельное бытие.
Если в реальной природе цвет и линия никогда сами по себе не встречаются, то в некоторых изобразительных традициях они все же существуют. Глобально их можно разделить на две части: Изображения диких и варварских племен и изображения в абстрактных искусствах.
Изображения дикарей и варваров имеют природу, во многом сходную с рисованием детей. И в том и в другом случае линия и цвет являются отражением «рисовательной» моторики. Поначалу она еще слаба и носит элементарный характер. Самые первые попытки рисования у детей – чисто двигательные. Они получают удовольствия от своей власти над бумагой, когда движения карандашом порождают цветные линии. Ни о каких целостных образах еще и речи нет. Необходимо пройти целую эволюцию, чтобы каракули превратить в сложные техники мазков, которыми необходимо «соткать» композицию. Детям такой рост обеспечивают взрослые. А вот дикарям не обеспечивает никто. Какими бы возвышенными целями они ни руководствовались, они могут реализовать их лишь с помощью грубой моторики. Цвет и линия могут лишь выглядеть как самостоятельные объекты. Реально же все дело – в неразвитости изобразительного искусства. Дикарям нужны века, чтобы их первоначальная изобразительная моторика оттеснилась в область архаических орнаментов, уступив место куда более сложным образам.
Древние греки своими прямоугольными линиями изображали морские волны. Те семитские племена, которые предшествовали эллинам, рисовали море куда более реалистично. Однако прошли века, и греки вырастили свои образы до образцов европейской классики.
В общем, что у детей, что у диких и варварских племен, линия и цвет живут в самостоятельном статусе лишь вынужденно, как недостаток развитой художественной моторики.
А как обстоит дело в абстракционизме? Сводить его к «дикарству» было модно, когда западная культура имела более мощную классическую основу. Сейчас все вывернулось наизнанку: уже работы каменного века ставят вровень с «абстракционистской классикой». И какой-нибудь критик может «задвинуть» целый текст: «Посмотрите на экспрессию. У троглодита выплескивается напряжение между супер-эго и ид, проявляясь в откровенном конфликте вот этой черточки, пытающейся выскочить из общей каляки-маляки».
Абстрактные изображения пытаются «взорвать» целостный образ. Из сломанной клетки выскакивает линия и цвет, обретя свободу. Однако, если они на этой свободе останутся, они обречены на детство или дикарство. Восприятие таких образов самих по себе можно описать через механизмы возрастной регрессии или культурной деградации.
Спасти от этого может лишь одно. Линия и цвет, перестав «работать» на целостный образ, должны начать работать на какой-то другой способ выражения. Фактически мы говорим о языке. Линия и цвет становятся инструментами для порождения определенных текстов.
Увы, некоторые из абстрактных художников искренне надеются и на чью-то регрессию, и на гипнотические ресурсы галерейщика.
Рассказывая о картине, продавец/художник не может не втягивать слушателя/зрителя в некое языковое пространство. И даже когда все у них ладно складывается с таким языком, возникает еще один вопрос: А что, собственно, художник говорит всем этим? Что за текст помещен в образе: болтовня или глубокая философия? Болтовня – это дополнительное зашумление реальности, ею и так все переполнено. Многие любят тишину просто от усталости. А вот глубокая философия – это ценность. Вот такое в абстрактном искусстве отыскать – удача.
Но тогда, маломальское развитие всего этого должно породить некий параллельный язык, сопутствующий жизни. Как, например, икебана у японцев. Составил букет, поставил у двери, и соседи имеют полный пакет новостей о тебе. Но тогда это уже – не искусство. Это может быть личным мастерством в соответствующем языке, но не более.
Настоящее искусство обязательно должно быть чем-то большим, чем текст. Предмет искусства должен быть артефактом, он должен концентрировать в себе ценность. Обладая всеми свойствами обычного объекта, он должен и обособиться от остального предметного мира. Не просто предмет, а прям таки суперпредмет! Ценностно возвысить цвет и линию над предметами (для которых они не более, чем компоненты), – задача не из простых.
Все статьи
|
